Я читала книгу Кристофера Хитченса «Последние 100 дней» и пыталась понять, что все-таки заставило его написать все эти слова…
Он писал их в том состоянии, которое хорошо знакомо мне по тысячам наших пациентов «горячей линии», и которое он изобразил с суровой прямотой и несколько циничной насмешкой закоренелого скептика, казавшейся бы кощунственной, если бы это рассказывал о себе не сам умирающий человек. На страницах этого странного дневника, где этапами стали не дни и даже не события, а те житейские выводы и философские истины, которые заставляют человека заново осмыслить свою жизнь, он сам признает, что самочувствие онкологического пациента в терминальной стадии сравнимо, видимо, только с пытками инквизиции и мучает неотступностью страданий. Автор не скрывает, что замечает потерю ясности ума и быстроты мышления. Зачем же в таком состоянии писать?.. Вряд ли это могло отвлечь от страшных болей. Вряд ли это помогало утешиться яркому публицисту и антиклерикалу, который заведомо отвергал все утешения своей бескомпромиссной позицией.

Может быть, письменная речь была попыткой возместить навсегда потерянный голос (как кратко и как страшно это «навсегда» для умирающего)?.. Голос этого популярного лектора и радиоведущего был узнаваем не меньше, чем его лицо. Голос был его инструментом, и до этой — последней — книги письменная речь Кристофера Хитченса никогда не конкурировала с его ораторским мастерством. И все-таки эта книга не выглядит попыткой уцепиться за последнюю возможность высказывания…
Может быть, его, убежденного атеиста, так задели споры и добросердечных, и разгневанных христиан, начавшиеся в прессе и в интернете, где ему была адресована целая палитра эмоций, от кротких молитв за его здоровье до гневных угроз геенной огненной?.. Автор тщательно исследует природу веры, и справедливо замечает, что было бы унизительно как для человека, так и для Бога (если бы он все-таки был, что для Хитченса не более чем теоретическое допущение), если бы вера стала следствием страха перед смертью. Он тонко иронизирует над «гамбитом Паскаля», отмечая, что как бы ни был безупречно логичен в своих аргументах за необходимость веры изобретатель первой вычислительной машины, ему, Хитченсу, такая логика чужда.

И все же за страницами книги мне не мерещился гордый полупрофиль персонажа известной картины Репина «Отказ от исповеди. Перед казнью». Несмотря на все сходство сюжета, книга удивительным образом показывает торжество духовного начала над смертью и страданием. Читая честный и открытый диалог автора с самим собой, его мысленные споры с любимыми им писателями и нелюбимыми политиками, невольно наблюдая его страдания с мучительной невозможностью помочь, я больше чем когда-либо была уверена в бессмертии человеческой души, и очень надеюсь, что, где бы она — его душа - ни пребывала сейчас, автор простит мне столь превратное толкование его позиции.

Подобно Вергилию, блестящий публицист Кристофер Хитченс ведет репортаж с территории множества кругов ада, по которым проходят пациенты, оказавшиеся по ту сторону двери, над которой написано «Оставь надежду всяк сюда входящий». И в то же время его интонация живого, мужественного, яркого человека, непримиримого борца с притворством и сентиментальностью, заставляет питать надежду на то, что любые испытания человек может пройти именно так — оставаясь до последней минуты самим собой. Эта книга может укрепить твердость духа в здоровых людей, раскрыть многие важные истины родственникам больных, она может напомнить очерствевшим врачам и чиновникам, что пациент до смертного часа еще человек, еще личность, а не тело или статистическая единица.

Однако сомневаюсь, что эта книга может стать хорошим чтением для самих пациентов. Сам автор предостерегает от того, чтобы приводить в пример одного больного другому, ведь каждая история болезни, как и каждая история жизни, совершенно уникальна. Я не хотела бы, чтобы наши онкологические больные здесь, в России, еще раз убедились, что даже в идеальных условиях американской клиники, столь небрежно описанных автором и так разительно отличающихся от нашей действительности, — даже там нисколько не легче, нисколько не безболезненнее страшный переход к последней стадии.

Мне бы не хотелось, чтобы в нашей стране, где и без того рак привыкли считать приговором, эту тяжелую исповедь приложили к себе те, у кого еще есть надежда, чей диагноз позволяет бороться и победить. Я боюсь, что сходство симптомов для излечимых и неизлечимых случаев может заставить кого-то опустить руки, разувериться, испугаться. И все-таки на некоторых страницах меня охватывало желание поделиться тем, что я читаю, с каждым пациентом. Мне хотелось сказать: люди, ну смотрите, вот свидетельство вашего собрата по несчастью, и после этой книги мир здоровых, быть может, не будет столь черств и непоследователен в своей реакции на вашу беду?.. Сделан еще один шаг к пониманию, и эта книга может стать вашим посланником даже в нашем глухом к состраданию обществе. Вы не смогли бы рассказать это так ярко — но это сделал человек, чье владение словом считалось эталоном и примером для профессионалов самого высокого ранга.

Его голос не умолк. Он оставил после себя тот нетленный памятник, то живое обращение к потомкам, которые обеспечивают особое бессмертие даже писателям, чье место лишь в Элизиуме, а не в Раю… Хотя разве можем мы судить о путях Господних и разве знаем Его мнение о грехах и заслугах? Кристофер Хитченс сделал больше, чем это, казалось, было в его силах, больше чем требовал простой долг человека и писателя. Он помог множеству людей, и именно эта цель, мне кажется, и была его движущим мотивом. Он смог позаботиться о тех, кто замурован за стеной страха и непонимания, и, может быть, своей книгой он проломил в этой стене маленькую светлую калитку.

Инга Коложвари