Выпуск № 137 от 5 декабря 2014   От совка к бобку Вся сегодняшняя геополитика, публицистика, законотворчество — лопающийся пузырь последнего вздоха
отходящего исторического организма 05.12.2014

Политология душиПохоже, что 2014 году суждено стать переломным в истории России. Постсоветская эпоха, начавшаяся в 1991-м, подошла к концу, а для новой
еще нет названия, и непонятно, применимы ли к ней какие-либо
социально-политические термины.Самая большая по территории и сверхвооруженная, но лишенная союзников и ясной идеологии страна
дерзнула бросить вызов всему миру и «выломиться» из системы
международного права. Вызов чисто эмоциональный и экзистенциальный.
Против всех, вопреки всему…Конечно, тому есть и прагматические причины: коррупция, бандитизм, преступления, страх разоблачений, война все спишет… Но одним этим нельзя
объяснить энтузиазм страны в решимости гордо и одиноко противостоять
всем заведенным порядкам цивилизации. Радует сама возможность отбросить
все правила, «навязанные Западом», и пожить наконец по собственной воле,
как «суверены». Никакой закон нам не писан: ни ООН, ни международная
система договоров, ни нами же ранее взятые обязательства. Мы сами
хозяева своей тайги. Политологи бьются в попытках объяснить эту резкую,
иррациональную смену курса. Хорошо бы перечитать Достоевского, в
«Записках из подполья» уже все предсказано:«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь
джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и
насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что,
господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой,
прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к
черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!»Вот и началась она, эпоха «глупой воли», эпоха вызова всему ради одной-единственной, «наивыгодной» выгоды: пожить наконец по своему
капризу, пусть самому дурацкому и ни с чем несообразному. И чем вреднее
для себя, тем пронзительнее сладость вызова. Это все экзистенция играет,
горячит кровь и мутит разум. Тут нужно смотреть не в
социально-политический, а в философский и психологический словарь. Что
такое экзистенция? Это голое существование, не подкрепленное никаким
законом, обоснованием, сущностью, — вопреки всему. Это полная
противоположность декартову рационализму: «Мыслю, следовательно,
существую». По-нашему — ровно наоборот: «Существую, следовательно,
бросаю вызов разуму». И даже резче: «Сумасшествую, значит, существую».«Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы
даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию
не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к
черту».Вот отчего трудно подыскать рациональные объяснения новейшему выверту российской истории, всем этим «вдруг» и «вопреки». Нужна экзистенциальная политология, для которой нет научной базы, — да и возможна ли она? Откуда эта злоба,
доходящая до белого каления и направленная на весь мир, на все то, что
не «наше»? МирозлобиеПрежде всего не следует путать мирозлобие и мизантропию. Мизантроп (человеконенавистник) — нелюдим, избегает общества, не слишком высокого
мнения о людях, в том числе о самом себе; это недоброе, но пассивное,
страдальческое отношение к миру, осознание его пороков и слабостей.
Мирозлобие — это, напротив, эмоционально агрессивное отношение к миру,
злорадство по поводу его бед и несчастий. Мирозлобец испытывает обиду и
желание отмщения, и подпольный человек Достоевского — один из первых и
ярчайших представителей этого типа.Послушав телеведущего, который грозит превратить Америку в радиоактивную пыль, и геополитика, который призывает российскую армию
оккупировать Европу и установить над ней власть русского царя, можно
прийти к выводу, чтоесть в мире нечто более опасное, чем даже фашизм или коммунизм. Эта идеология относится к фашизму,
примерно как ядерное оружие к обычному. Речь идет о панфобии — тотальной ненависти: не к иным классам, нациям или расам, а к миру как таковому.Это жажда абсолютной гегемонии над миром и стремление диктовать ему свою волю — или уничтожить его. Это безумная, иррациональная идея
всевластия одной банды, приставившей к виску всего человечества ядерное
дуло.Константин Леонтьев в свое время изрек: «Россия родит Антихриста». Раньше думалось, что ему привиделся коммунизм и эта опасность уже
позади. Но возможно, коммунизм был только прологом к той отчаянной
панфобии, которая, по словам одного из ее лидеров, планирует
«эсхатологический захват планетарной власти. Хитрый и жестокий захват». В
катехизисе Евразийского союза молодежи записано: «Мы имперостроители
новейшего типа и не согласны на меньшее, чем власть над миром. Поскольку
мы — господа земли, мы дети и внуки господ земли. Нам поклонялись
народы и страны»… Выбор прост: если человечество не согласится стать
кастовым и «евразийским», то лучше ему сгореть в ядерном огне. Раньше
казалось, что это книжные, романтические бредни. Между тем главный
теоретик евразийства, профессор Академии Генштаба, уже давно наставляет в
этом духе своих «студентов». Так что ядерное оружие и воспаленная мысль
безумца могут соединиться и впрямь превратить мир в радиоактивную пыль.Связь экзистенции и злобы глубоко прослежена у Достоевского. Вот как начинаются «Записки из подполья»: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Нет-с, я
не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать… Я
лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и
никому больше. Но все-таки если я не лечусь, так это со злости».Подпольный человек не хочет лечиться, потому что любое осмысленное, рациональное, созидательное действие вызывает в нем отвращение, приступ
ярости и обиды. Если речь идет о больном общественном организме, то он
отвергает всякое лечение, потому что злоба его направлена и на само
здоровье. Бороться за возвращение к жизни, за здоровую экономику,
здоровое государство, умный парламент, свободные выборы — это признать
свое поражение. Уж если я умираю, значит, сама смерть права. «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Подпольный человек прекрасно понимает, что и сам он, со своим чайником и
чашкой, провалится вслед за миром, — и все-таки предпочтет чаепитие
мироспасению. Деньги в огоньВ нынешнем году был короткий промежуток между праздничным закрытием Олимпиады (23 февраля) и объявлением референдума по Крыму (27 февраля).
Всего за четыре дня сместилась ось российской истории. Об этом вдруг
заговорили мои студенты в курсе по Достоевскому. «Удивительно! — сказал
Марк. — Столько денег вложено в Олимпиаду. Столько лет готовились
показать себя миру. Всего добились. И вдруг — одним махом спустить весь
моральный и политический капитал, на который могли бы жить еще долгие
годы. Всех напугать, оттолкнуть от себя».Мне почудилось, что из этих мыслей можно извлечь педагогическую пользу. Я спросил: «Вам это ничего не напоминает у Достоевского?»Марк быстро сообразил: «Настасья Филипповна! Бросает сто тысяч рублей в огонь. Ради чего? Это гордость у нее такая. Ничего ей не жалко. Кураж
превыше всего».Тут вступила и студентка Анна: «Это как Грушенька. Так хороша, так наряжена — залюбуешься! А она говорит, что в один миг все сбросит,
нищенкой будет по улицам бродить. Это истерика, как и у Настасьи?»Я задумался. Большинство экспертов сходится во мнении, что, приобретя Крым, Россия теряет несравненно большее. Теряет Украину. Теряет
инвестиции, доверие, экономическую стабильность. Теряет свое место в
мировом сообществе. Потенциально теряет и себя, создавая прецедент, по
которому от нее будут отпадать территории, жаждущие суверенитета. Ради
чего такой невыгодный обмен?А может быть, дело вовсе не в приобретении Крыма, а в грандиозности своеволия, которое измеряется грандиозностью потери?Для чего Настасья Филипповна бросает в огонь целое состояние? Для чего отказывается от всего своего великосветского круга, от князя
Мышкина с его возвышенной любовью и полутора миллионами? Неужели ради
дикого Рогожина? Не нужен ей Рогожин — ей нужно себя показать, отринуть
все условности, переступить все границы. Не приобрести нужно, а
потерять — широчайшим жестом швырнуть в лицо миру все достигнутое,
включая олимпийскую славу, гори она синим пламенем… Нет, экономистам и
политологам здесь не разобраться, здесь нужен Достоевский. Истребление серединыВ отечественной истории уже был такой экзистенциальный вызов, брошенный всему миру и законам цивилизации. Но тогда эта фантазия,
раздраженная «даже до сумасшествия», облекалась в формы
псевдорациональные и наукообразные: материалистический базис, борьба
классов, социалистическая революция, диктатура пролетариата…
Потребовались десятилетия, чтобы обнаружилась фантасмагоричность всего
этого проекта, за которым стояла всего лишь упрямая воля к власти: жить
не как все, отбросить к черту диктатуру здравого смысла и экономическую
целесообразность и поставить на их место диктатуру своеволия. Но
галлюцинация этих законов «исторического и диалектического материализма»
была столь правдоподобна, что сумела увлечь едва ли не половину
человечества на путь построения «научного коммунизма». Тогда еще
верилось в идеалы интернационализма, братства, свободы, равенства — и
приносились им великие жертвы. Но становилось все яснее, что движут этим
великим историческим переломом не идеалы, а злоба и ненависть одних,
страх и малодушие других. Чуткий свидетель эпохи Михаил Пришвин писал в
своем Дневнике 1930 г.:«24 января. Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное
преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над
личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным,
но даже быть неплохим рычагом истории, будущего».Ненависть как рычаг истории… Причем, по наблюдению Пришвина, самую лютую ненависть вызывают именно те, кто с рациональной точки зрения
наиболее полезен для развития общества.«6 февраля. Кулаки. Долго не понимал значения ожесточенной травли «кулаков» и ненависти к ним в то время, когда государственная власть,
можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял
причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы
прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в
значительной степени».Поставим на место кулаков «креативный класс» — и получим точную картину той иррациональной
ненависти, которая разжигается пропагандой против нынешних «середняков».
Не любят в России середины.Богатых и сильных поневоле уважают, с бедных и слабых что взять… Извечная ненависть поляризованного общества к любому центризму.Но есть и колоссальное различие. Тогда эта магма всенародной злобы канализировалсь по специально проложенным для нее идеологическим руслам.
Имитировалось научное мировоззрение, «передовые идеалы» — и злоба
разжигалась во имя высших целей освобождения трудового человечества и
создания царства изобилия. Сейчас по большому счету уже и не нужны
никакие мотивации — достаточно чистых эмоций. Злоба очищается от всяких
рациональных примесей и направляется на самый близкий, братский народ.
Это, действительно, радикальный эксперимент по возгонке злобы: она
приобретает новый вкус — сладострастия, упоения самим состоянием
ненависти. От совка к бобкуВ известном рассказе Достоевского загулявший в подпитии герой бродит по кладбищу и слышит разговоры мертвецов. Сознание покидает их не сразу,
а постепенно, в течение нескольких недель или месяцев, отведенных им
для осмысления своей жизни, для раскаяния. Но для них это счастливый миг
полного раскрепощения от всех уз морали.«Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться… Всё это там
вверху было связано гнилыми веревками. Долой веревки, и проживем эти два
месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!— Обнажимся, обнажимся! — закричали во все голоса».Над кладбищем поднимаются густые испарения смрада — не телесного, потому что процесс гниения перешел уже на сами души. И вот посреди
«праздника мертвецов» и раздается странное, невнятное по смыслу слово
«бобок».«Не то чтобы голоса, а так как будто кто подле: «Бобок, бобок, бобок!» Какой такой бобок?»Точный смысл этого слова остается непонятным на протяжении всего рассказа, хотя он так и называется — «Бобок». Это даже не слово, а
«словцо», какое-то бормотание, междометие — звук умирающей, но еще
теплящейся души.«Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он всё еще вдруг пробормочет одно
словцо, конечно, бессмысленное, про какой-то бобок: «Бобок, бобок»…»Вот это слово «бобок» и может послужить обозначением наступившей эпохи и восполнить пробел в социально-политической терминологии. Вся та
публицистика, геополитика, законотворчество, которые обрушиваются на
страну, вызывая приступы энтузиазма, — это, по сути, тот же «бобок».
Лопающийся пузырь последнего вздоха отходящего исторического организма.«Бобок» — стиль времени, как декаданс конца XIX века или авангард 1910–1920-х гг. Это слово-клич, звук последнего бесстыдства, когда уже
все дозволено, потому что смерть все спишет. О фонетике и семантике
этого загадочного слова можно написать целый трактат. У Хлебникова
похожее звучание связано с очертанием губ: «Бобэоби пелись губы». У
повторных сочетаний «б» с открытыми гласными «а» и «о» — значение
угрозы, насилия, смерти, пустоты. Здесь отзывается злой Бабай, которым
пугают детей, и глагол «бабахать». У Мандельштама звучит столь же
неопределимый, но выразительный глагол: «Кто свистит, кто мяучит, кто
хнычет,/Он один лишь бабачит и тычет» («Мы живем, под собою не чуя страны…»). У И. Бродского есть загадочное стихотворение «Похороны
Бобо», истолкованное самим автором: «Бобо — это абсолютное ничто».Достоевский гордился тем, что ввел в русский язык глагол «стушеваться», т.е. незаметно исчезнуть. Но
«бобок» — сегодня более важное для России слово, это знак громкого исчезновения, раскатистый предсмертный выдох.Страна замерла, все внутри нее продолжается лишь по инерции, а глубинно она предельно напряжена и ожесточена на рубежах. «…Страна со
всех сторон окружена неприятелем» (Д. Медведев). Это непревзойденный в
истории рекорд: всего за несколько месяцев самой большой на свете стране
удалось окружить себя врагом — такова проекция тотальной ненависти. То,
что производится сегодня в знак солидарности со «злобой года», — и есть
тот самый бобок. Бобок-пропаганда, бобок-публицистика,
бобок-литература, бобок-метафизика… У бобка много профессиональных
обличий и манер. Политик-бобок хочет отобрать у соседнего народа
принадлежащую ему землю как «оккупированную» и тем самым отправить
миллионы людей на небо, вслед за первой «Небесной сотней».
Профессор-бобок выражается еще прямее, чеканит формулу: «Убивать,
убивать и убивать. Больше разговоров никаких не должно быть. Как
профессор я так считаю».Путь, пройденный за четверть века, можно очертить так: от совка — к бобку. Разница немаловажна.Совок был существом наглым и хамоватым, но и лопоухим, лоховатым. Его уши еще были полны отголосками
добрых увещеваний и посулов равенства, братства и великого будущего.Некие исторические, философские, моральные абстракции отдавались в его подсознании и придавали ему толику добродушия и расслабленности даже
в острой борьбе за жизненные интересы. Он не был готов так
безоговорочно «отжимать» у чужих и «сливать» своих. Он был более
спокойным и уравновешенным и вплоть до 2014 года считал, что у жизни еще
может быть второе начало.Бобок лишен этих иллюзий и исторической перспективы. У него осталось только одно право, о котором в «Бесах» Петр Верховенский говорит
Ставрогину: «В сущности, наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестие всего легче русского человека за собою
увлечь можно». Ставрогин отвечает: «Право на бесчестие — да это все к нам прибегут, ни одного там не останется». И бобок этим правом пользуется самозабвенно. Незабываема сцена парада
пленных в Донецке. Истошный мужской крик из толпы: «На колени поставьте!
На колени!» За понурыми пленными проезжают поливальные машины. Репортер
приходит в восторг: «Показательно! Браво! Браво! За ними даже дорогу
моют, чтобы эта грязь не оставалась на нашей земле». Страна поднимается с
колен, только если кого-то ставит на колени.Совок в простоте душевной полагал, что вселенная должна по-матерински его любить и опекать, восхищаться даже его хамством как выражением
ребячливой резвости и непосредственности. Бобок — разочарованный совок,
который вдруг осознал свое сиротство. Вселенная никогда не даст ему той
любви, на которую он имеет право.Бобок — агрессивно-депрессивный совок, который ничего хорошего не ждет от мира. А потому готов первым
нанести сокрушительный удар — и, разлагаясь в могиле, грозит
«бобокалипсисом»…Конечно, в эпоху бобка далеко не все бобки. Если применить термины фонетики не только к языку, но и к обществу, то оно делится на три
разряда: гласные и звонкие и глухие согласные. Звонкие согласные всегда и
во всем согласны с властью, громче всех кричат «ура» и побуждают к
этому остальных. Они подают свой голос в поддержку всего, что уже
господствует и с чем они, безусловно, от души согласны. Это
«агрессивно-послушное большинство» (Ю. Афанасьев, 1989). «Глухие
согласные» — те, которые поддерживают власть своим молчанием,
равнодушием, терпением. Это депрессивно-послушное большинство.Наконец, есть гласные. И в языке, и в обществе их всегда меньше, чем согласных. В них свободное дыхание мысли и слова не наталкивается на
внутренние зажимы и преграды. В эпоху совка их называли диссидентами,
олицетворением которых были А. Сахаров. А. Солженицын, А. Синявский… Эти
ССС — и сотни солидарных с ними людей — придали иное звучание тому, что
именовалось «СССР». Это люди мягкой души и непреклонного духа. Сегодня
их называют «пятой колонной», но они меньше всего склонны выстраиваться в
колонну. Они — писатели, музыканты, художники, журналисты, историки,
политики, волонтеры — и к тому же граждане. Вряд ли их можно назвать
«инакомыслящими», поскольку они не противостоят какой-то системе мысли,
идеологии, идеократии. Они противостоят безмыслию, поэтому их можно
просто считать мыслящими. И действуют они очень по-российски, бросая
абсурдный вызов эпохе абсурда: в одиночку — против огромного
большинства. Трудно поверить, что они победят. Но давно сказано первым
христианским экзистенциалистом Тертуллианом: «Верую, потому что
абсурдно».

Сало рулит! От него понту больше чем от пустых ,несбыточных лозунгов)