Несколько зарисовок из оккупированного полуострова.

Я помню, как плакала мама.

Вот она стоит посередине зала, прикрывает рот рукой и беззвучно рыдает, уставившись в телевизор, а по телевизору показывают путч ГКЧП. Я маленькая, вижу только какое-то нудное заседание — какой-то дядька в президиуме говорит присутствующим: "Вы когда встаете, представляйтесь". И какая-то тетка из зала представляется и что-то говорит. Потом передает слово какому-то дядьке, который тоже представляется и что-то говорит. И я понимаю, что это какие-то неправильные тетки и дядьки, потому что раз они представляются, значит их никто не знает… И что они там тогда делают? И раз мама так плачет, значит, они вообще делают что-то страшное.

Помню пустые прилавки крымских магазинов. Помню, как заходишь к тете Наташе спросить, не завезли ли еще хлеб, а тетя Наташа сидит в окружении пустых голубоватых полок, на которых только гвозди, хозяйственное мыло и пос¬ледняя пара резиновых сапог. И тетя Наташа качает головой. Лица тети Наташи я не помню. Я вот сапоги эти очень хорошо запомнила.

Помню очереди за хлебом. Раз в неделю. Его привозили горячий, мы брали по десять булок. А через полчаса прилавки опять были пустые. Только гвозди, мыло и сапоги.

Помню мамину шутку. Она окликнула знакомую через дорогу: "Неля, вы мяса хотите?" "Хочу!" — кричит та, и уже на низком старте, куда бежать занимать очередь. "И я хочу", — кричит мама. Посмеялись, разошлись.

Я помню нарезные купоны. Мама получала ими зарплату. А потом помню карбованцы и как мы все стали миллионерами.

Помню, как по средам приезжал трактор забирать мусор, и весь район стекался с ведрами, выстраивался в очередь, чтобы выбросить недельный сор. Очереди — это была вообще любимая народная забава. Привезли питьевую воду — очередь, начислили зарплату за полгода — очередь, бензин появился — очередь на бензоколонку в несколько километров. Всегда очередь.

Я помню, как председатель третировал мою бабушку и запретил давать работу дедушке, чтобы через два месяца пришить ему "тунеядство". Потому что при каждом переезде моей семьи КГБ еще до прибытия высылала разнарядку на бабушку и дедушку как на диссидентов — их нужно было "изживать". Или как это правильно называется?

Потом стало еще веселее.

Помню, что моя мама была популярной женщиной — ведущей на радио. Ее голос звучал отовсюду. В ларьках каких-то. В магазинах. И даже мой преcтиж в школе повышался, когда мама заходила за мной, ведь ее узнавали по голосу и говорили: "А что, твоя мама, вот та вот ведущая?" Но это не означало, что мама вовремя получала зарплату. Если на радио заходила реклама пиццы, то мы месяц кушали пиццу. А если крутилась реклама только появлявшихся на рынке йогуртов, то тогда — и только тогда! — мы две недели могли кушать йогурты. Когда была реклама бистро, я с одноклассниками ходила в бистро, а когда был бассейн — ходили в бассейн.

Я не помню, когда мы две недели ели один сплошной гороховый суп, потому что не было денег ни на лук, ни на хлеб. Я не помню, а вот мама помнила, и она очень обрадовалась, когда мы с братом сказали ей, что вообще об этом забыли — ее это сильно тяготило все эти годы.

Зато я помню, что в магазинах не было чая, и мы ходили в лес собирать шиповник. Как же я ненавидела этот чай с шиповником! Очень хорошо это помню.

Помню бабушкины закатки. Помню, как другой дедушка из деревни привозил мешок картошки.

Я помню, как бабушка умерла, потому что врачи ее просто недоглядели. Помню, что родственник с большими связями предлагал разбираться, но семья отказалась - какой смысл?

А затем стало совсем весело.

Я помню, как в Крыму начал буйно расцветать криминал. Это был не такой сильный, махровый криминал, как в Донецке. В Крыму это был более мелкий криминал. Но его было не меньше, чем на Донбассе. А то, что у крымских было меньше денег, чем у донецких, возможно, значило, что жизнь в Крыму просто стоила меньше.

Я помню, как после развала СССР наши родственники открыли бизнес. Они же не знали, кто вскоре всплывет по всему полуострову. Очень невовремя они начали.

Помню, что у нас был заклеен скотчем дверной глазок.

Помню пистолет под подушкой родственника. И ружье в шкафу у двери. Нам это казалось таким крутым. Все это были попытки просто сохранить бизнес и квартиру.

Я помню, как очень странно разбился на машине дядя Толик. И об этом с детьми не говорили.

Помню, как нашли тело другого нашего родственника — военного. Прямо рядом с подъездом. Очень добрый был дядька.

Я помню кишки на деревце. Это мы их называли кишками, на самом деле, наверное, это были просто кусочки каких-то тканей. Кто-то нес взрывное устройство в магазин "Час Пик". Не донес. А мы по пути из школы еще долго показывали друг другу эти засохшие скукожившиеся кусочки непонятно чего.

Я помню, что с закатом солнца всех детей загоняли по домам. Даже бабушки с лавочек улетучивались. Прямо как в кино о зомби. Вот уж точно — город засыпает, просыпается мафия.

Не подумайте, у меня было очень счастливое детство в окружении огромной прекрасной семьи. Художники, музыканты, композиторы, преподаватели. Постоянные посиделки на веранде, пикники в саду, импровизации на пианино, солнце, море, качели. Просто помимо моего личного счастливого детства я хорошо помню и то, что мое детство окружало. Бандиты никуда не делись, они просто ждали. И "совок" никуда не делся.

И я не понимаю, как я, такая маленькая, все это помню, а целый, черт возьми, полуостров — все забыл?

* * *

Недавно знакомой женщине на двери нарисовали свастику. Не то чтобы она была фашисткой, не то чтобы она ела русских детей или даже открыто и нагло поддерживала "майданутых". Просто она хоть и говорит по-русски, но все же с Западной Украины и преподаватель украинского языка в Крыму. Этого достаточно.

Наверное, ее уволят. Сейчас многих увольняют. Неблагонадежных. С татарами вообще непонятно, что будет. Они держатся, но напуганы. Боятся в первую очередь того, что от их имени обязательно совершат какой-нибудь взрыв или еще что-то, чтобы разыграть мусульманскую карту. А местные русские быстро и с удовольствием это подхватят.

Многие мои знакомые уехали, причем быстро. Одна молодая семья за полдня собрала сына, вещи, созвонилась с друзьями и переехала в Киев. Нельзя в Крыму быть известным журналистом и открыто поддерживать Украину. Чревато.

Зато одна из подруг впервые стала ощущать себя татаркой. По-настоящему и с историческими привязками. Всю жизнь она была за "русские духовные скрепы", и вот в этом году, после "референдеца" с зелеными человечками, она впервые пошла на День памяти жертв депортации крымских татар. Силовики в Бахчисарае давили на психику количеством и суровостью. Над сценой летали вертолеты, так низко, что не было слышно ни слова.

— Они не просто хотели заглушить ораторов, ощущение было, что они хотят порубить всех винтами. Они специально спускались очень быстро и очень низко. Они думали, мы испугаемся и побежим. Но мы не побежали. Мы только кричали им… ну, сама понимаешь, что мы им кричали, — говорит она.

— Страшно было? — спрашиваю. Говорит, да, страшновато. Но когда вместе — нормально.

— Страх — это же психология раба, правда, Саша? Если не боишься, то они не смогут тобой управлять.

* * *

Родственник в Симферополе, в состоянии "крымнаш-эйфории". Тридцать лет назад он переехал из какой-то промозглой части России в тепленький Крым, а теперь рассказывает, как он рад, что его мечта — умереть на родине — сбылась.

При этом из России он переехал сам, не нравилось, видимо. Но умереть хочет в России. Причем умереть так, чтобы возвращаться не надо было, а отчизна сама бы метастазировала на территорию той страны, которую он выбрал, потому что в этой чужой стране мягкий климат идеально сочетается с теплым морем и горами, а государство обеспечило карьерой, хорошей зарплатой, выдало квартиру и машину. Это, однако, не мешает моему родственнику спрашивать: "Да что тебе дала эта Украина!?" Да уж, мне она дала действительно меньше, чем ему. Но я не расстраиваюсь. Главное, что у меня вопросов таких не возникает. И умереть не хочется.

Вот уж действительно, умом Россию не понять.

* * *

Я не помню первомайских демонстраций. Но люди постарше очень быстро их вспомнили 1 мая 2014 года в Симферополе. Бюджетников не просто согнали на митинг. Их распределили, кто в какой колонне идет и какой шарик в руках держит: белый, синий, или красный. — Вам какой шарик назавтра назначили? Красный? — Нет, синий. — Возьмите к нему желтый, хоть посмеемся.

При этом я очень хорошо помню 9 мая и настоящих, тогда еще живых ветеранов. Поэтому сегодня меня так раздражают эти ряженые шестидесятилетние юнцы в орденах. А вот в Крыму проблема вымирания ветеранов решена. Знакомые из Бахчисарая плюются, говорят, на нынешний День победы ветераны, да и Вторая мировая война в целом, были как-то побоку. Крымская самооборона — вот новые национальные герои. Их вытащили на сцену и восславили в веках.

Самое смешное, что бойцов самообороны узнают в лицо: вот алкоголик из третьего подъезда, вон тот худощавый — наркоман Павлик, вечно под шестым домом спал, а эти двое… сколько у них приводов, товарищ милиционер?

— Шесть.

— Точно, шесть.

Ну что ж, здорово, что эти двое, Павлик, да и все остальные деклассированные и просто испитые лица, наконец нашли себе применение в социуме. Они теперь вершат судьбы и обыскивают сумочки.

Вчера на остановке один из них — не наркоман Павлик, другой — обыскивал рюкзак какого-то юноши. Юноша худой, как палочка Коха, сутулый, кудряшки невнятного пепельного цвета, позорная недорастительность под носом и очки с линзами 8+ диоптрий. Сразу видно — головорез "Правого сектора".

* * *

Всем навыдавали российских паспортов. Причем выдает не МВД, а миграционная служба. Фактически, это паспорта беженцев. Никуда не переезжая, два миллиона крымчан оказались беженцами на своей земле. Что это значит — пока неясно. Как минимум, паспорта придется переделывать через пять лет. Впрочем, и сейчас пас¬порта приходится переоформлять. В победном "угаре" выписывальщики двуглавых документов делают слишком много ошибок. Очевидцы и счастливые обладатели говорят: до 90% — с ошибками. Детей не вписывают — кажется, принципиально. Имена коверкают, как бог на душу положит. Знакомой, 1994 года рождения, в графе "место рождения" написали "Крым АССР". Советская социалистическая республика в 1994 году? Пренебречь, вальсируем.

* * *

— Привет жителям ЮБК. Как у вас там ваш курортный сезон?

— Ой, отлично, отлично. Выйдешь на пляж, посмотришь налево — три крымчанина лежат. Посмотришь направо — еще два крымчанина. Посмотришь прямо, на море, а в нем еще один крымчанин, и ближе к горизонту кто-то плещется, но сомнений не возникает — тоже не турист. Вот так посмотришь, вздохнешь, и возрадуешься: ну наконец-то Крым — для крымчан!

Шутят. Иронизируют. Ну, правильно, что теперь остается. Люди ждали наплыва туристов из Тагила, но, кажется, этим летом у них будет уйма времени подумать над тем, будет ли в живописном Крыму развиваться туризм, или все-таки полковник Путин предпочтет военные базы и другие радостные игры в солдатиков.

* * *

Помню, в детстве, когда мы ездили на море, каждый раз проезжали поворот на Севастополь: дорога, ведущая в город боевой славы, была перекрыта шлагбаумом, а рядом стоя¬ли человечки с автоматами. Режимный объект. Сейчас, говорят, Севастополь снова закрывают. Ну и ладно. Его называли городом русских моряков, но для нас Севастополь всегда был городом суровых старушек. Испокон веков он был наводнен бабушками — божьими одуванчиками в белых ситцевых халатиках, но с зоркими глазами гэбистских жен. Все это время, вплоть до прошлого года, когда я была там последний раз, бешеные старушки с глазами-буравчиками зорко следили за окружившими их, заполонившими город неблагонадежными элементами и иностранными шпионами. И я физически чувствовала, как же им тяжело в новом времени, где уже никому не нужны их бдительность и доносы. Они так откровенно ждут возвращения Советского Союза и не могут признаться себе в том, что на самом деле просто скучают по молодости.

Ну что ж. Севастопольские бабушки победили в неравном бою с демократией. И я не удивлена, вы бы видели этих бабушек. "Совок", не успев толком отъехать, громыхая составом, возвращается в Севастополь. Жаль только, бабушки сильно удивятся, когда поймут, что "совок" вернулся один. Без молодости.

* * *

Моя подруга работает на железной дороге. Говорит, начинает ощущать динамику "прозревания". Ну, на железной дороге-то результат налицо: были туристы да сплыли. Те¬перь, говорит, пассажиров не возим. Только танки. Когда начиналась вся эта катавасия, подруга очень мягко, чтобы не нарваться на праведный патриотический гнев воспрянувших духом крымских россиян, намекала окружающим, что хорошо не будет.

Например, когда на работе славили новую власть, подруга, опять же аккуратно, вставляла в благостный рокот офисной толпы свои пять копеек: "Я только не понимаю, зачем они Аксенова поставили, не могли найти получше кого?" На подозрительные взгляды и вопросы "чем тебе Аксенов не угодил", подруга отвечала: "Почитайте". Офисная толпа вспоминала, что есть такая опция — чтение, и впервые за долгое время применив этот "скилл" на практике, хваталась за голову.

Чем дальше, тем становилось все удивительнее и изумительнее. Сначала им объявили, что отныне они не украинская, а крымская железная дорога, и представили нового начальника с красивой фамилией Каракулькин. Этого Каракулькина в феврале повязали за взятку и вымогательства, а в апреле он уже начальник железной дороги. Крымской. Затем грузовые перевозки упали практически до нуля. А поскольку прибыль приносят именно и исключительно грузоперевозки, сотрудники хоть конечно и рады, что умрут в России, но вдруг осознали, что все может произойти гораздо быстрее, чем хотелось бы: сокращения на железной дороге начнутся уже очень скоро. Говорят, штат урежут наполовину.

У подруги же и тогда, и сейчас имелась голова на плечах, поэтому в эпоху референдума она не могла уснуть от кошмара происходящего, а все бегали радостные и постоянно улыбались. Теперь, два месяца спустя, когда украинские паспорта сожжены, банки закрыты, а братские туристы так и не приехали, многие с ужасом начинают вникать в запущенные процессы, а подруга ходит и улыбается. Своей фирменной — "I told you so" — улыбкой. Она не злорадствует, ей здесь жить, какое тут злорадство. Просто если прилавки пусты, зарплату не платят, а два миллиона земляков синхронно слетели с катушек, то как тут не улыбаться. Только улыбаться и остается.

Зато теперь осторожно выныривающие из пучин патриотического угара коллеги спрашивают знакомую: "Что это такое было? — Что с нами произошло, какого черта мы поперлись все на этот референдум? Что это было вообще? — Помутнение".

* * *

В Крыму осталась и моя подруга детства — Аня. Хотела уехать, но не решилась оставлять родителей. Мы помним друг друга еще в том полусознательном состоянии, когда наши мамы сильно удивили нас, сообщив, что мы не сестры, а просто подруги.

Помню, в детстве она часто ездила к бабушке. Куда-то далеко. И когда я спрашивала, где живет ее бабушка, Аня отвечала: "Это раньше была не заграница, а теперь заграница". Слово "Россия" она почему-то никак не могла запомнить. Теперь заграница снова стала не заграницей, и подруга живет, оглядываясь. Когда говорим по телефону, периодически переходит на осторожный шепот. Не то чтобы опасно, просто не любит лишнего риска. Она как-то сходила на митинг в поддержку Украины, попала в кадр и на следующий день все местные телеканалы показали, как Аня, положив руку на сердце, поет гимн Украины. А еще через день к ним на работу пришли представители "новой власти", объявили, что они теперь, собственно, новая власть, и все станет хорошо, только надо немного подождать. А заодно сообщили, что если присутствующим известно о "несогласных", то этих несогласных можно сдать новой власти за вознаграждение.

— В тот момент все мои коллеги повернулись ко мне, и честно, Саша, еще немного — и у них в глазах появились бы знаки долларов и звук, как в мультике, "дзынь-дзынь-дзынь".

Мужа Ани на работе проверяли на благонадежность. Не живут ли его родственники на материковой Украине, не поклоняются ли Бандере, и не поет ли он по ночам в тиши гимн Украины. Ему выдали новую форму. Велели пришить к ней российские нашивки. Как образцовый муж, он принес все это добро Ане на пришивание. И если бы Аня была честной русской женщиной, она бы конечно все пришила, раз велено. Но Аня, как уже можно было догадаться, считает себя украинкой, и в лучших традициях украинского дискурса она сказала: "Сам пришивай". И этим не ограничилась. Пришивать сказала "не здесь", а "где угодно, хоть на лавочке". Но чтобы духу, говорит, русского в виде этой формы в моем доме не было. Или что-то подобное. И пока муж пришивал что надо куда надо, Аня, подумав, уточнила: — А обувь? — Что обувь? — Ну, обувь выдали? Раз форму выдали, то и обувь должны были выдать. — Не, обувь не выдали. Украинскую оставили. — Ну тогда ходи в носках! А то что это ты в украинской обуви по русской работе ходить будешь?

Все это любя, конечно. Тогда в Крыму кипели страсти. Сейчас все немного успокоилось. Только вот свекор до сих пор не простил Ане нанесенного глубоко личного оскорбления: в пылу дискуссии она назвала президента России, отца русской демократии, Путлером. Такого удара свекор вынести не смог. — Ну не бывает так, чтобы все было плохо, Аня. Хоть что-то же должно быть хорошо. — Да, есть одно хорошее. Я от этих нервов сильно похудела. Спасибо Путину за это.

* * *

Недавно созванивались с подругой по имени Оксана. Вспоминали наше счастливое крымское детство.

Я не помню, а вот Оксана помнит, как в детстве, в какую-то из редких снежных зим мама купила ей палки для лыж. А Оксана хотела лыжи. Но лыж не было, были палки. Потому что тогда один завод производил лыжи, другой завод производил палки, а третий — правые помпончики для двухпомпончиковых шапочек. И вот, магазин с очередной тетей Наташей за прилавком заказал, сколько сказали, лыж и, сколько сказали, палок, но палок больше. Логично. Оксана очень хотела лыжи. И чтобы хоть как-то скрасить отсутствие лыж, мама купила ей палки. И Оксана гуляла по двору без лыж, но с палками. И все над ней смеялись.

Прошло двадцать пять лет. Человечество обнаружило воду на Марсе и сланцевый газ на Земле, придумало электромобили, ультратонкие ноутбуки, wi-fi и волшебство из фильмов о Джеймсе Бонде — "Скайп". А в крымских магазинах нет молочной продукции. А у Оксаны маленький сын. Поэтому Оксана боится. Не того, что сын умрет с голоду без молочной продукции, нет. Просто Оксана не представляет, как ее сын может жить в городе, где нет молочной продукции. Или наркоманы Павлики проверяют сумки студентов. Или бюджетники первого мая ходят строем. Или отключают неугодные сайты (а их в Крыму уже отключают). Это не укладывается в Оксаниной голове. И она очень не хочет, чтобы это когда-то начало укладываться в голове ее сына.

* * *

Небо над Крымом закрыто. Никаких больше самолетов.

Поэтому еще раз, последний раз, вспоминая детство…

Помню, мы маленькие стайкой играем во дворе. Когда в небе появляется самолет, мы бросаем рисование на асфальте. Мелки — осколки кирпичей — кладем в карман и бросаемся за самолетом.

Задрав головы, мы бежим и подпрыгиваем по широким улицам частного сектора и кричим: "Самолет-самолет, прокати меня в полет, а в полете пусто, выросла капуста!.." Орем во все горло, потому что в самолете, в этой далекой белой точке, нас могут услышать. Тогда они посмотрят в иллюминатор и увидят нашу стайку. Поэтому мы периодически машем руками. Некоторые даже видят, как кто-то из иллюминатора машет нам в ответ. Или врут, что видят.

Самолет далеко, но он связывает нас с чем-то, кроме пятачка на перекрестке с нашими рисунками на асфальте. В самолете сидят какие-то другие люди, они летят из каких-то далеких мест, куда мы теоретически можем попасть, когда вырастем. И попасть туда нам очень хочется. И посмотреть на самолет вблизи — тоже.

Когда он улетает, еще долго можно рассматривать белый след в небе. Он видоизменяется. Ребята постарше могут по белым полосам в небе определить точное время, когда пролетал самолет. Или опять врут.

А еще я помню первый урок украинского языка в моей школе. Второй или третий класс. Галина Геннадиевна: Дети, а вы знаете, как на украинском будет флажок? Класс: Как? Галина Геннадиевна: Прапорець! Класс: Ха-ха-ха-ха! Галина Геннадиевна: Хи-хи-хи-хи… Галина Геннадиевна: А знаете, как будет на украинском "зонтик"? Класс: Как??! Галина Геннадиевна: Парасо-о-о-олька! Класс: Ха-ха-ха-ха! Галина Геннадиевна: Хи-хи-хи-хи…

Вам может показаться, что между этими двумя историями нет связи. А она есть.

P.S. Несколько лет назад мы забирали в местном (крымском) ОВИРе паспорт моего брата. Разговорились с ним на украинском. Просто так. — Что это вы по-хохляцки разговариваете? — спросила нас паспортистка. — А почему бы и нет? — Ах вот как? Не боитесь? — сказала она, как бы запоминая наши лица, а потом, прищурившись, добавила: — А если "наши" придут?

Эта женщина родилась в украинском Крыму, она прожила здесь всю жизнь, получила здесь образование и работу, здесь построила дом и отправила детей в украинский институт. Но всю жизнь она была "не нашей", заложницей во вражеском логове "чужих". Как Рэмбо — в перманентном состоянии войны и противостояния. И всю жизнь она ждала "своих", которые придут и спасут ее.

"Ваши" пришли. Твоя война окончена, паспортистка. Наконец-то ты можешь спать спокойно.

Александра Ковалева, ZN.ua

06 червня 2014, 16:07 ПолітикаПетро Порошенко та Володимир Путін зустрілися. Коротка бесіда відбулася під час церемонії святкування 70-ї річниці висадки союзників у Нормандії.

Про це пише Reuters із посиланням на офіс французького президента Франсуа Олланда. Повідомляється, що глави держав разом із канцлером Німеччини Ангелою Меркель розмовляли протягом 15 хвилин і домовилися про шляхи вирішення кризи в Україні.

У прес-службі Олланда запевняють: Путін і Порошенко потисли руки і домовилися розпочати переговори про припинення вогню між українськими силовиками та проросійськими сепаратистами на Сході України.

Нагадаємо, обох президентів запросили на урочистості щодо річниці висадки союзників на французькому узбережжі. Святкування тривають у місті Кан, де зібралися представники 19 країн – учасниць війни. Заходи відбуваються у маєтку Шато де Бенувіль. Це за 7 км від узбережжя. Саме у цьому районі під час висадки тривали інтенсивні бої англійського та французького десанту з німецькими військами. Серед гостей церемонії – близько тисячі ветеранів, вік більшості з них перевищує 90-то років.