Автор: Том Джадсон Человек, много лет борющийся с инфекцией, размышляет о своей жизни с ВИЧ.
Я и не думал, что проживу достаточно долго и смогу написать эту статью,
когда 20 лет назад мне позвонил врач и сказал, что у меня положительный
анализ на ВИЧ. Эта новость произвела на меня эффект разорвавшейся бомбы.
Вы можете счесть это преувеличением, но тогда этот диагноз все еще по
большей части означал смертный приговор. Ошеломленный, я положил трубку.
Он почти сразу же зазвонил снова. «С тобой все в порядке?» –  спросил голос на другом конце. «Мама?» Как? Неужели врач сразу же позвонил ей и сообщил мой диагноз? Опять же, когда в 19 лет я сообщил, что я гей, то у меня не особенно
получилось ошарашить ее этой новостью – моя мама объявила, что она
«всегда это знала». Но все равно! «Ну, да, у меня все хорошо», – ответил
я ей. «А что такое?» «Я только что услышала о взрыве возле Всемирного торгового центра». Из окна моей нынешней квартиры были видны башни-близнецы, но место в Ист-Виллидж, где я тогда жил, находилось достаточно далеко, так что
утром 26 февраля 1993 года мне совершенно ничего не угрожало. Я заверил
маму, что у меня все прекрасно, и повесил трубку. Мысли мои снова вернулись к состоянию моего здоровья. Едва проникнув в мою кровь, вирус уже оказывал огромное влияние на мою жизнь. Живя в
1993 году в Нью-Йорке, я был знаком со многими ВИЧ-инфицированными. Мой
партнер, Брюс, уже был ВИЧ-положительным, когда мы встретились три года
назад. И его «смертный приговор» не был для меня большим препятствием,
как того можно было бы ожидать. С подросткового возраста я был
убежденным атеистом и непоколебимо верил, что жизни после смерти нет.
Насколько я могу судить, конец – это конец. Конечная остановка. Но театральное сообщество, в которое я входил, было уже практически уничтожено болезнью, и все больше и больше людей умирало с поистине
удручающей регулярностью. Дошло до того, что я боялся ответить на
звонок. С горьким чувством я шутил со своими больными друзьями, что они
должны заранее сообщить мне, когда собираются скончаться, потому что мои
услуги панегириста пользуются большим спросом. В те времена если вы
несколько месяцев ничего не слышали о своем друге, то естественно было
предположить, что он… пфф. Сложно было вести даже общие разговоры; ты не
спрашивал, как поживает такой-то или каков уровень Т-клеток такого-то,
просто потому что боялся ответа. В целом, мы не обсуждали свои личные дела больше, чем нужно, веря, что если о чем-то не говорить, то это что-то просто растворится само
собой. Во второй половине того дня, когда я узнал свой диагноз, мы с Брюсом отправились на выходные к его родителям на Род-Айленд. Всю субботу я
много размышлял, надеясь удостовериться в том, что мои представления о
жизни и смерти ничуть не изменились. Останусь ли я неверующим перед
лицом того, что, несомненно, приведет к преждевременной и вероятно
ужасной смерти? В воскресенье утром мы с Брюсом отправились покупать
рогалики к завтраку и на пути к магазину проезжали мимо кладбища, на
котором есть захоронения, сделанные еще до американской революции.
Прислонившись лбом к холодному стеклу и глядя на эти свидетельства
древности, я подумал, что большинство лежащих в этой земле людей,
наверное, переживали точно такие же экзистенциальные кризисы. Как и я,
они размышляли о неопределенности оставшихся им дней. Я представил, как
они лежат, неспособные сомкнуть глаз, мучительно прокручивая в голове
мысли о своей судьбе. И все же они все умерли. Бууум! Именно такой толчок мне и был нужен. Да, я действительно верил во все то же, что и раньше. Конечно, я не хотел умирать молодым, но
зачем тратить бесценное время свой жизни на бесконечные волнения по
этому поводу? Нет, вероятнее всего, я не доживу до 2000 года, хотя этого
события я с нетерпением ждал его с самого детства. Хорошо, но главное,
что там у нас на обед? По дороге назад, в Нью-Йорк, ожидая, пока в Нью-Хейвене меняли тепловоз на электровоз, я смотрел из окна поезда и увидел рекламные
плакаты, развешанные вдоль платформы. Мое внимание привлек в частности
один из них, я повернулся к Брюсу и решительно заявил: «Я просто хочу
еще немного пожить, чтобы своими глазами увидеть “Кошек”». Брюс умер три года спустя, весной 1996 года. Наша стратегия отрицания очевидного провалилась. В том же году в ноябре уровень Т-клеток у меня
упал настолько, что доктор предложил мне начать принимать лекарства. Я
отказался; все мои планы и надежды на новое тысячелетие умерли вместе с
мужем. К счастью, подобно лучу солнца, который неизменно находит дорогу
через тротуарную решетку и освещает находящуюся ниже платформу метро,
туман моего горя пронзил момент ясности, и я понял, что может наступить
день, когда я захочу жить, и что если я умру, потому что когда-то
отказался от предлагаемых мне лекарств, то буду самым настоящим дураком. Так как же обстоит дело сегодня, когда я отмечаю 20-летний юбилей своего диагноза? Я здоров как никогда; все показатели, которые должны
быть высокими, у меня высокие, а которые должны быть низкими – низкие. И
оказывается, что быть живым – потрясающе здорово; в моей жизни было
столько всего хорошего с тех пор, как я стал принимать лекарства. К сожалению, я потерял Брюса и большинство своих друзей. Я даже Всемирный торговый центр пережил. И к своему большому удивлению, я не
упустил и возможность отпраздновать конец 20-го века. Но должен сказать,
что изо всех вех, которые я пережил с того ужасного утра два
десятилетия назад, больше всего меня радует то, что я своими глазами
увидел «Кошек». Том Джадсон – актер, музыкант, композитор и писатель.